От штрафа до костра: типографы и цензура

«Я думал, Вам это прекрасно известно: мы, типографы, ничего не можем положить под пресс — будь то стихотворение, текст или целая книга — пока это не будет проверено, отредактировано и утверждено назначенными богословами и пока мы не получим разрешение на печать от суда», — писал в конце 1561 года крупнейший издатель Европы Кристоф Плантен одному из нетерпеливых авторов по поводу затянувшихся сроков публикации. Как и большинство коллег, он не раз пытался перехитрить цензуру, и часто это удавалось. Впрочем, через пару месяцев после данного письма эти попытки чуть не стоили ему головы: в один прекрасный день власти Антверпена явились в типографию с обыском — судя по всему, по доносу — и обнаружили около тысячи экземпляров брошюры с кальвинистской пропагандой, за печать и распространение которой тогда полагалась смертная казнь. Арестовали троих подмастерьев-печатников. Один признался, что получил текст от своего дяди и отпечатал с коллегами тираж в полторы тысячи на принесённой со стороны бумаге. Ни Плантен, ни его домочадцы якобы ничего не знали.

Франциско Риси. Аутодафе в Мадриде в 1680 г. Около 1683 г.

Сам типограф вот уже несколько недель находился в Париже и настойчивым просьбам вернуться почему-то не внял. Да он, похоже, скрывается от правосудия? Значит, виноват! — решила наместница испанского короля в Нидерландах Маргарита Пармская. Допросы беременной жены и четырёх дочерей Плантена ничего не дали, и как только их отпустили, вся семья выехала в направлении французской столицы. Прочие работники типографии тоже не признавались. Наместница требовала самых радикальных мер, но власти Антверпена встали на сторону беглого издателя, хотя догадывались, что вряд ли трое подмастерьев могли напечатать такой крупный тираж без того, чтобы кто-то из наборщиков, корректоров или членов семьи это не заметил.

Конечно, Плантен предпочёл оправдываться письменно, с безопасного расстояния, уверяя Маргариту, что он знать ничего не знал, хотя по закону именно он нёс ответственность за действия своих подмастерьев. В результате типографию закрыли и продали с молотка, и вернувшемуся через полтора года издателю пришлось всё начинать заново. Впрочем, он ещё легко отделался — многим его коллегам, пойманным за печатью нелегальной литературы, повезло гораздо меньше.

Император Константин сжигает арианские книги. Иллюстрация из сборника церковного права. Около 825 г.

Первый документированный случай применения цензуры относится, вероятно, к 605 году до н. э., когда царь Иудеи Иоаким приказал сжечь книгу пророчеств Иеремии. Правда, пальму первенства оспаривает и другой эпизод, зафиксированный в 5 веке до н. э.: по распоряжению афинских властей у граждан были изъяты сочинения известного софиста Протагора, собраны на городской площади и сожжены. Этот проверенный временем способ использовала затем молодая христианская церковь, предававшая огню тексты, не совпадавшие с официальными догматами. Поскольку в самой церкви догматического единства никогда не было, а на Соборах до хрипоты спорили о том, как толковать Священное Писание, костры горели часто. В 325 году Никейский собор составил первый список запрещённых книг, в 499 году папа Геласий подписал Papal Index, и далее понтифики и короли время от времени выпускали подобные списки.

С появлением книгопечатания начинается информационная революция. Стремительно растёт количество, а главное, объём контента, расширяется доступ к нему для самых разных слоёв общества. Вместе с тем — а частично и вследствие этого — растёт социальное и политическое напряжение, распространяются критические взгляды, гуманисты спорят о человеке, Боге и церкви. Но лишь только первые полемические трактаты и сатирические листовки выходят из-под печатного пресса, как светские и духовные власти задумываются о том, как бы не допустить массового разгула «опасных» идей и ересей. Информацию следует контролировать и фильтровать.

В 1485 году курфюрст Майнца и городской совет Франкфурта официально вводят цензуру для всех выпущенных изданий. В 1502 году первый закон о предварительной цензуре появляется в Испании. В 1513 году Пятый Латеранский собор запрещает издавать религиозные книги без разрешения епископов. Вормсский эдикт 1521 года вводит предварительную цензуру в Германии; в том же году она появляется во Франции: запрещается издавать Священное писание и связанные с ним сочинения без санкции Сорбонны. В 1538 году цензура вводится в Англии; в 1559-м её передают в ведение «Звёздной палаты», а в 1585 году запрещают выпуск книг во всех городах, кроме Лондона, Кембриджа и Оксфорда. В 1545 году публикуется первый французский список запрещённых книг, а шесть лет спустя кодифицируются все предыдущие постановления о печати и запрещается свободный ввоз книг из других стран. Император Карл V с 1525 по 1550 год семь раз выпускает цензурные предписания для Нидерландов.

А в Риме в 1542 году создаётся Конгрегация римской инквизиции, которая готовит Index Librorum Prohibitorum для всех католиков — тот самый, знаменитый «Индекс запрещённых книг», первая версия которого выходит в 1559 году. Основная его цель — ограждение веры и нравственности от посягательств и богословских ошибок, предотвращение распространения «подрывной» литературы, противоречащей догматам церкви и ставящих под сомнение её власть. В 1571 году даже появляется отдельная Конгрегация Индекса. Список запрещённых книг официально отменён в 1966 году. Да-да, в 20 веке! За это время в него вошли работы Галилея, Джордано Бруно и Кеплера, сочинения Эразма Роттердамского, Лютера и реформаторов, труды Декарта, Дидро, д`Аламбера и Вольтера, сочинения Кампанеллы, Бокаччо, Рабле, Макиавелли, Канта и Гейне, романы Дефо, Свифта, Бальзака, Дюма, Жорж Санд, Золя и Жан-Поля Сартра.

Основная причина стремительного расцвета цензуры — Реформация, начавшаяся в конце 1517 года. После того как папа римский и император Карл V запрещают труды Лютера, во многих городах загораются костры из книг, но должного эффекта это не даёт. Спрос на Лютера и реформаторов огромен, так что типографы продолжают печатать их сочинения и религиозную полемику. Власти идут в наступление: отныне каждое издание должно иметь имя и адрес автора и типографа — иначе тираж конфискуют и сожгут, а на издателя наложат штраф и изгонят из города. Но если тираж всё-таки выпущен анонимно — кого искать, кого наказывать? Тогда ещё попытка: начинают наказывать чиновников, закрывающих глаза на нарушения, выпуская для них кучу инструкций о том, как нужно выполнять свой долг. Чиновники говорят «Будет исполнено!», но по-прежнему не проявляют особого усердия.

Хорошо, тогда крайние меры: за печать, продажу, чтение и распространение еретических текстов — конфискация имущества и смертная казнь. Доносчик получает половину имущества преступника до суммы 100 гульденов, от остальной суммы ещё 10%. Чиновники обязаны начинать расследование по каждому доносу. Не слишком помогло? Тогда добавим высокие штрафы за нелегальную печать вообще любых текстов. В каждом издании должна быть копия привилегии на печать и имя выдавшего её цензора. Чиновники должны дважды в год проверять все типографии и книжные лавки и составлять список того, что там есть.

Как, неужели и после этого они осмеливаются издавать всякую ересь? Значит, теперь привилегии на печать смогут получить только типографы с доказанной хорошей репутацией, принёсшие официальную клятву; книготорговцы тоже должны приносить клятву лояльности и получать разрешение на торговлю от суда. Ах, да: получая книги из-за границы, они имеют право открывать посылку только в присутствии чиновника, который сразу же должен осмотреть её содержимое.

Гравюра на дереве из «Нюрнбергской хроники». Михаэль Вольгемут и Вильгельм Плейденвурф. 1493 г.

Да, читая цензурные предписания императора, в это трудно поверить, но привилегии на печать когда-то выдумали сами типографы — на свою голову. А начиналось всё с интеллектуального пиратства. На заре книгопечатания авторского права не существовало, поэтому скопировать у конкурента успешное издание или безвозмездно позаимствовать у автора отрывок или целую главу без указания его имени было обычным делом. В попытках урегулировать вопросы интеллектуальной собственности типографы в начале 16 века сами попросили правителей учредить некий официальный документ, гарантирующий монопольное право на печать определённого издания и защищающий его от пиратского копирования. Власти пошли навстречу. А с началом Реформации оказалось, что патент или привилегия — отличный инструмент контроля над растущим книжным рынком, и вот уже за печать без привилегии типографу грозит крупный штраф, а то и смертная казнь.

Привилегия на какое-то издание выдавалась обычно на несколько лет, но на практике этот срок нередко превращался в неограниченный. В некоторых странах требовался ещё один документ — approbatio, выдаваемый церковными цензорами. Например, в Париже это был теологический факультет Сорбонны (в своё время он доставил немало неприятностей знаменитому французскому типографу Роберу Этьенну), в Нидерландах — теологи Лувенского университета. В протестантских землях типографам всегда жилось намного свободнее и проще, чем в католических, хотя и там существовали свои ограничения.

Впрочем, на всё это можно взглянуть и с другой стороны. Даже если перечисленные запреты и наказания дают картину отлаженной машины репрессий и могут вызвать впечатление, что цензура была урегулирована до мельчайших деталей, на самом деле вся процедура определялась очень нечётко и поверхностно. Не существовало никаких центральных органов цензуры, лишь некоторое количество уполномоченных цензоров с теологическим образованием, которые непонятно кому подчинялись и при проверке текста руководствовались, видимо, собственными представлениями об ортодоксальности. Теоретически высшей цензурной инстанцией считался местный епископ или архиепископ, но на практике эти высокопоставленные иерархи, естественно, не занимались просмотром книг лично. Не было также никаких единых предписаний о том, как проверять тексты.

Так что цензору, перед которым лежало какоето сочинение — особенно незнакомое, — приходилось самому решать, что именно в нём может быть истолковано как ересь или может привлечь внимание власть имущих. Это сильно зависело от политической ситуации в конкретном городе. Сегодня все сословия, партии и конфессии живут в мире и согласии, а через месяц начинаются, например, религиозные беспорядки или простой народ вдруг принимается бунтовать против правителя. Моментально становятся опасными любые тексты, способные вдохновить мятежников или послужить им «оружием».

В такие неспокойные времена профессия цензора — самая нервная. С одной стороны, он боится пропустить ересь, за что его накажут, с другой — не может запрещать всё подряд, ведь что-то нужно печатать. С одной стороны, на него давят власти и церковь, с другой — гильдия печатников, которые хотят зарабатывать свой хлеб. А в итоге именно он окажется тем, на кого повесят всех собак, если какое-то издание обретёт скандальную популярность, обратит на себя внимание церкви или типограф, которому он выписал привилегию, чем-то насолит властям. Тогда, возможно, начнут проверять все выданные им патенты и обязательно что-нибудь найдут.

Цензоры работали в двух основных направлениях: выдача привилегий на печать для новых текстов и проверка уже выпущенных изданий — скажем, привезённых из других городов и стран или ставших подозрительными в свете изменившейся ситуации или обновления цензурных предписаний. Из сохранившихся писем и документов мы знаем, что во многих городах типографы могли сами выбирать себе цензоров, а те были свободны согласиться или не согласиться на проверку той или иной книги. Естественно, у всех печатников имелись знакомые цензоры, с которыми они постоянно работали и хорошо понимали друг друга. Пока не случалось какого-то форс-мажора.

Что касается книг, по каким-то причинам вдруг получивших статус неблагонадёжных или еретических, — а они далеко не всегда подлежали уничтожению, нередко владельцам лишь предписывалось убрать оттуда проблемные абзацы, — то и тут дело обстояло по-разному. Цензура не равна цензуре. В одних случаях цензор вымарывал запрещённые пассажи густыми чернилами, заклеивал бумагой или даже обрезал ножницами, так что прочитать их шансов не оставалось. В других — просто проводил тонкую линию по строчкам, так что они всё равно оставались читаемыми: формальности соблюдены, опасные слова зачёркнуты. На деле, понятно, такая цензура служила рекламой самых интересных мест в книге.

Убийство учёных и сожжение книг. Неизвестный автор. Китай, 18 век

Кроме того, усердие цензора решающе зависело от статуса владельца книги. Что насчёт порчи имущества? Книги стоили дорого, некоторые заоблачно дорого. Их рассматривали не только как источник знаний, но и как ценность и капиталовложение. А тут является цензор с чернилами или, того хуже, с ножницами… Испортит он ценную вещь, принадлежащую богатому и влиятельному человеку, а ему ещё жить с ним в одном городе…

В общем, как это часто бывает, строгость законов компенсировалась многочисленными лазейками и нечёткими механизмами исполнения. Немалую роль играл также личный фактор. Несмотря ни на что, стучали литеры, шумели прессы, шла в городах Европы нелегальная, еретическая, запрещённая печать — просто потому, что на всё это был спрос. Учитывая то, сколько книг, согласно историческим документам, было конфисковано и сожжено и сколько литературы, имевшей в своё время статус запрещённой, дошло невредимой до наших дней, даже удивительно, как мало типографов подверглось действительно серьёзным наказаниям и смертной казни.

Возьмём, например, Адриана ван Бергена: около двадцати лет он печатал и продавал в Антверпене книги без особых проблем — пока не грянула Реформация. Как и многие его коллеги в Германии и Нидерландах, он принялся издавать чрезвычайно популярные и прибыльные реформаторские листовки и сочинения, а там — жёсткая критика церкви и лично папы римского. Нидерланды — наследственные владения императора Карла V, который уже объявил отлучённого от церкви Лютера государственным преступником, запретил его учение и вообще был полон решимости защищать церковь. Так что в октябре 1522 года за печать еретической литературы ван Берген попал под суд и ненадолго сел в тюрьму.

Но это его не остановило. Во второй половине 1523 года он первым в испанских Нидерландах издал «Новый Завет», переведённый Лютером на немецкий язык (в католических землях этот перевод был запрещён как ересь). В 1534 году — ещё один конфликт с законом: шериф Антверпена обнаружил в его типографии довольно крупную партию нелегальной еретической литературы. Ван Бергену чудом удалось ускользнуть от наказания: он уверял, что видит эти книги в первый раз, и вообще они не его, а из багажа одного знакомого, который часто останавливается в его доме и иногда оставляет на время какието вещи. Судья сделал вид, что поверил.

Выйдя из суда, упрямый типограф как ни в чём не бывало продолжил печатать и продавать запрещённые книги. Неудивительно, что в июле 1535 года последовал новый арест. Непонятно почему, но и в этот раз его не казнили, а всего лишь приговорили к паломничеству. Из которого, как ему намекнули, ван Бергену лучше не возвращаться. Адриан намёк понял, собрал свою типографию и переехал в Делфт. Но поскольку и там он не изменил своего репертуара и наплевательского отношения к цензурным законам, в 1542 году у властей Делфта тоже кончилось терпение. Когда при обыске типографии у него опять нашлось множество еретических книг, игры с судьбой кончились.

Мартин Лютер сжигает буллу. Гравюра на дереве. 1557 г.

Точнее, первоначально суд не питал кровожадных намерений и даже решил проявить снисхождение: по приговору обвиняемый всего-то должен был несколько часов простоять на эшафоте с несколькими конфискованными книгами на шее. Но в какой-то момент всё изменилось. Вероятно, из Антверпена пришёл ответ на запрос о предыдущих случаях привлечения ван Бергена к уголовной ответственности. Рецидивист — это совсем другое дело. Это не наивный дурачок, по неосторожности или незнанию позволивший втянуть себя в преступное предприятие. 2 октября 1542 года Адриану ван Бергену отрубили голову.

Другой, ещё более известный типограф-мученик — Якоб ван Лизвельт, тоже из Антверпена. Именно он в 1526 году напечатал первый перевод Библии на голландский язык, выдержавший 18 переизданий. Причём официально получил на эти издания привилегию. Зато другие книги — реформаторскую и прочую еретическую литературу — он печатал без привилегий, за что дважды представал перед судом, в 1536 и 1542 годах. Оба раза он смог ввести правосудие в заблуждение, но третий раз стал последним.

Долгое время считалось, что ван Лизвельта казнили за ересь: в последнем издании его голландской Библии в 1542 году имелись сомнительные иллюстрации и ещё более сомнительные комментарии на полях — откровенно лютеранские. Якобы в 1542 году он выкрутился, но в 1545 году это обвинение выдвинули повторно, и на этот раз с летальным исходом. Однако новейшие исследования судебных архивов установили, что пресловутые «лютеранские комментарии» в материалах процесса 1545 года вообще не упоминаются, а ван Лизвельт пытался оправдаться перед судом за нелегальную и запрещённую печать: мол, он всего лишь печатал книги, привилегии на которые уже получал много лет назад, и тогда они не являлись запрещёнными. Способ казни — ему отрубили голову мечом, а не сожгли на костре — также говорит о том, что ван Лизвельта признали не еретиком, а уголовником-рецидивистом.

Куда более красива и запутанна история французского типографа и гуманиста Этьена Доле (1509–1546). Это довольно известный в своё время поэт, писатель, переводчик и лингвист, происходивший из очень высокопоставленной семьи (есть даже легенда, что он был внебрачным сыном короля Франциска I) и посещавший самые лучшие университеты — в Париже, Падуе и Тулузе. Он служил секретарём у епископа Лиможа — французского посла в Венеции, затем изучал юриспруденцию в Тулузе, где стал председателем объединения студентов, вступившего в конфликт с городскими властями. За эту деятельность и пламенные речи против магистрата Доле арестовали и в 1534 году изгнали из города. Он направился в Лион, где продолжил филологические исследования, а также начал литературную и публицистическую деятельность.

Поначалу он трудился корректором в типографии Себастиана Гриффиуса — это почётная и хорошо оплачиваемая работа для учёного-лингвиста, — там же напечатал свои первые труды, в том числе «Комментарии к латинскому языку», которые посвятил Франциску I. Король высоко оценил эту книгу и впоследствии оказывал Доле покровительство — вплоть до помилования за непредумышленное убийство, которое тот совершил 31 декабря 1536 года то ли в состоянии аффекта, то ли в качестве самообороны. В 1538 году Доле женился и открыл собственную типографию, где за пять лет напечатал около семидесяти изданий: собственные стихи, гуманистические трактаты и лингвистические работы, греческих и римских классиков, медицинские труды. Печатал он и таких скандальных авторов, как Эразм Роттердамский, Франсуа Рабле и симпатизировавший Реформации поэт Клеман Моро.

Сжигание книг, Берлин, 1938 г.

Слишком образованный, слишком широких взглядов, слишком независимый — у лионских типографов было множество причин не любить коллегу. Болтали, что он печатает еретических авторов — вплоть до самих Лютера и Меланхтона, — да и вообще скрытый еретик и даже атеист. Впрочем, эти разговоры разговорами и оставались. Пока однажды Доле не поддержал стачку лионских подмастерьев-наборщиков. Тут-то все его «грехи» и сложились воедино в глазах коллег. Последовал донос церковным властям, после которого Доле арестовали и обвинили в ереси. Лишь год спустя личное вмешательство епископа Тюля вызволило его из тюрьмы.

После освобождения Доле не изменил ни своих взглядов, ни своей издательской политики. А ведь кроме лионских коллег он имел и множество других врагов, которыми обзавёлся, вращаясь в интеллектуальных кругах Франции. В 1544 году у ворот Парижа были захвачены два ящика запрещённых книг, отпечатанных в типографии Доле. Сам он впоследствии утверждал, что никаких ящиков никуда не посылал, да и книги не его, и вообще всё это организованная вражеская провокация, но от ареста такие аргументы не спасли.

В этот раз Доле просто сбежал из-под стражи. Отсиживался некоторое время в Пьемонте, но желание оправдаться и надежда на королевское покровительство вопреки здравому смыслу снова потянули его в Лион, где его опознали, схватили и доставили в Париж. Ознакомившись с обстоятельствами дела, король за него не вступился, так что после двух лет пребывания и пыток в тюрьме Этьена Доле повели на площадь Мобер, где ему как беглому еретику и атеисту предстояло сгореть вместе со своими книгами. В качестве жеста гуманизма перед сожжением его задушили. Это произошло 3 августа 1546 года, в его 37-й день рождения.

Доле стал не первым и не последним типографом, казнённым на площади Мобер, точно так же, как у ван Бергена и ван Лизвельта были свои предшественники и последователи. В 16 и 17 столетиях подобные экзекуции не являлись редкостью. Но утвердилась Реформация, отгремели религиозные войны, и наказания за нелегальную печать стали смягчаться. Правда, пройдут ещё столетия, пока смягчится сама цензура. Но не исчезнет. Даже если во многих странах её успели запретить законодательно, с началом новой информационной революции — цифровой — она пригодилась снова.